transurfer (![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
transurfer) wrote2020-12-25 08:01 pm
transurfer) wrote2020-12-25 08:01 pm
Entry tags:
Сайлент Хилл как метафора внутреннего мира травмы. Часть вторая.
Начало - в предыдущем посте.
Не прошло и нескольких минут, как в городе зазвучала сирена, все резко потемнело, поменяло свой облик, стало страшным, ржавым, окровавленным, и в этой тьме из всех углов начали вылезать монстры.
Самые первые монстры, которых встретила Роуз похожи на обгорелых и все еще тлеющих, как угли, детей, которые истошно рыдали и цеплялись за Роуз, протягивая к ней ручки.
Создатели фильма очень постарались как с гримом, так и с пластикой – все монстры вышли и ужасающими, и вызывающими глубокое сострадание. Все они выглядят как жертвы сжигания заживо и/или жестоких пыток.
Монстры – это опаленные травмой части психики. Эти части глубоко несчастны, одиноки, безвозвратно (как это кажется по-началу) повреждены. Их вид по-началу вызывает сместь ужаса и отвращения. Они могут быть агрессивны, не способны на диалог, и казаться слишком отставшими в развитии, чтобы с ними можно было наладить нормальное взаимодействие.
В фильме ни один из встреченных монстров не наносит Роуз вреда. Таки и обгоревшие в травме "внутренние дети" предстают перед взором сознания не с целью террора или мести, а с мольбой "Увидь меня! Посмотри, мама, что со мной сделали!".
Кошмарное состояние города заканчивается также внезапно, как и началось – жуткие дети рассыпаются в пепел, Роуз теряет сознание, и приходит в себя уже в пустующем боулинге, где играет бодрая ретро-музычка.
Это классический провал в травму: ничего не предвещало, занимаешься своими делами, и внезапно небо с копеечку, а из недр психики к тебе тянут щупальца адские внутренние динамики. А через потом бац – и все, вроде, снова норм, солнышко светит, жизнь идет, только остается немой вопрос "А что это вообще было?".
Двигаясь дальше по городу, Роуз сталкивается с бомжихой по имени Далия, которая бормочет что-то про свою дочь Алессу, которую у нее обманом отняли и делали с ней ужасные вещи. Роуз спрашивает, не видела ли она Шерон и показывает бомжихе фотографию дочери, которую носит в кулоне на шее. Бомжиха приходит в исступление и говорит, что на фотографии ее дочь Алесса. Между ними происходит небольшая драка:
– Это моя дочь!
– Моя!
– Моя!
– Отстаньте!
Оттолкнув бомжиху, Роуз убегает.
Перед нами еще один образ матери, существующий во внутреннем мире травмы. Это мать, которая из-за своей трусости, слабости и внушаемости не смогла защитить свою дочь и отдала ее на растерзание травме. Это горечь, сожаление и некоторая брезгливость в отношении своего реального родителя, который не справился. Ну вот это самое, что нам все время читают нараспев: родителитожелюди, онисаминичегонезнали, унихбылатруднаяжизнь. Это оно. И также это горевание по несостоявшейся матери – по той, которую так хотелось и которая так была нужна, но не случилась.
И сам диалог тоже примечателен: кто, в итоге, настоящая мать – та, что родила, но не справилась, или та, что не родная, но готова жертвовать собой для спасения? То есть, говоря на языке психики, кому в конечном итоге будет принадлежать внутреннее священное место Матери – останется за той, которой оно досталась в биологической лотерее, или будет передано фигуре, которую выстроит себе травматик в терапии?
Тут из тумана появляется Сибилл и арестовывает Роуз, заковывает ее в наручники, попутно костеря ее за то, какая она плохая мать, и собирается отвести ее в полицейский участок в ближайшем населенном пункте.
Спасюк индуцировался чужой травмой, провалился в нее и даже сам не заметил. Сибилл по-прежнему на своей спасючьей волне и видит не реальность, а проекции из незакрытых гештальтов прошлого. Своими действиями она не решает проблемы, а создает новые.
Но вскоре до Сибилл, наконец-то, доходит, что они обе в большой заднице и надо кооперироваться, чтобы найти ребенка и выбраться живьем, но до конца остается в роли защитницы и героя.
Они натыкаются на группу сектантов, которые обитают в этой альтернативной версии города, перебиваясь остатками пищи. Они уверены, что случился апокалипсис, и их церковь – это последнее пристанище света, и только благодаря их вере и молитвам тьма не может поглолить этот единственный уцелевший кусочек мира.
Сектанты – это прямо один в один "правила травмы". Они живут так, словно травма не осталась в прошлом, а продолжает происходить в реальном времени. Они верят в иррациональные ритуалы, которые, как им кажется, предотвращают новые ужасы. Это то самое "будь хорошей девочкой, и тогда тебя будут любить", "ничего для себя не проси, все делай для других, и тогда тебя будут принимать", "надо со всеми воевать первой и тогда ты будешь в безопасности" и прочий крайне вредный бред, который на самом деле не защищает от повторения травмы, а снова и снова создает для нее условия.
Тем не менее, сила этих убеждений во внутреннем мире огромна (и в фильме это видно), а вера в них – слепа и фанатична, поэтому так трудно от них избавиться.
Между делом Кристофер отправляется на поиски жены и добирается до той же заправки, где тоже спрашивает, как попасть в Сайлент Хилл. Добродушного вида автомеханик – тоже представитель обычного мира – говорит, прикуривая сигарету:
– Да никак. Город закрыт, под ним еще уголь горит уже сколько лет. Вот отравитесь там газами и помрете.
Курить не вредно, вредно лазить в травму, ага ))
Кристофер знакомится с инспектором Томасом Гуччи, который тоже в поисках – он ищет Сибилл. Вместе они отправляются в Сайлент Хилл, но им доступна только обычная заброшка, и хотя в городе Кристофер и Роуз ходят по одним и тем же улицам, они остаются в разных измерениях.
Инспектор Гуччи рассказывает про историю города и конкретно события, которое привело к пожару, так как он был непосредственным участником.
Не смотря на то, что Гуччи знает историю, у него нет доступа в альтернативную часть города. Он знает правду, которая состоит из дат и фактов, но это не вся правда. Он не видел травму изнутри, хоть и остался физически обожжен ею на всю жизнь. Он помогает Кристоферу восстановить картину случившегося, но только Роуз открывается вся правда целиком, потому что Роуз хочет не только знать, но и принять, встретить, испытать на себе ради того, чтобы найти и спасти дочь.
Мало чисто интеллектуально знать, что в детстве папа пил, а мама била. Надо понять и увидеть, каково это все было для ребенка.
Так из кусочков паззла постепенно складывается травма города – картина того, что произошло на самом деле, и как это связано с Шерон.
Жила-была мать-одиночка Далия с маленькой дочерью Алессой. Обеих затюкали за то, что у Алессы нет отца. Алессу дразнили в школе, называли ведьмой, и однажды, когда она пряталась от злых одноклассников в туалете, ее изнасиловал школьный уборщик. Руководительница местной секты Кристабелла регулярно полоскала Далии мозги, что ее дочь надо очистить от греха, проведя соответствующий ритуал. В конце концов Далия сдалась. В рамках ритуала Алессу привязали к железной решетке и подвесили над открытым огнем, что они уже проделывали не раз с целью наведения "чистоты". В какой-то момент пол провалился и вся жаровня вместе с Алесой улетели в подвал, от чего и начался подземный пожар.
Сильно обгоревшую Алессу спас тот самый инспектор Гуччи. С тех пор психика Алессы раскололась на две части: раненую и уцелевшую ("темную" и "светлую"), и город тоже распался на два измерения. Раненая часть Алессы осталась в подвале больницы и в сотрудничестве с темными силами породила монстров, а сектантов сделала узниками кошмара. Светлую же часть в виде ребенка подкинули в местный приют, откуда ее в итоге удочерила Роуз.
С уборщиком Алесса разобралась особо жестоким образом, а инспектора Гуччи оградила от дальнейшего кошмара. Это еще одна причина, по которой у него, не смотря на его очное участие в ситуации, нет доступа к альтернативной части города. Он видит только обычную.
По такому же примерно контуру психика траматика раскалывается на несколько частей в результате травмы. То, что уцелело после травмы и осталось функциональным, живет в обычном мире. Все раненое, больное и изуродованное прячется поглубже в подвал. И ведет оттуда подрывную деятельность. Отсюда и "глюки".
Оффтоп: есть объяснение, почему пожар случился три десятка лет назад, а Шерон всего девять лет, но я его забыла (
Не найдя жены Кристофер возвращается домой ждать с моря погоды.
Салага. Даже фейсконтроль для квеста не прошел.
Тем временем у Роуз, прошедшей все квесты, происходит очная встреча с "демоном", как ее называют сектанты – с раненой частью Алессы, источником происходящих в городе кошмаров. Тело Алессы выросло во взрослую женщину, но так и осталось полностью обгоревшим, покрытым изуродованной кожей и прилипшими к ней мокрыми бинтами. Алесса рассказывает Роуз свою историю и то, как ее боль и страх превратились в ненависть, которая росла и росла, сжигая ее. И это открыло дверь для тьмы в ее душе, а тьма дала силу создать кошмар для города и всех, кто виноват в ее боли.
Интересно, что больничную палату, где лежит Алесса, охраняют самые свирепые монстры, которые реагируют на свет. Роуз в дорогу дают фонарь со словами "Возьми. Свет привлечет их, но иначе ты ничего не увидишь". Это символизирует активацию внутренних защит в ответ на попытку "пролить свет" на правду о травме.
Окончание в следующем посте
Не прошло и нескольких минут, как в городе зазвучала сирена, все резко потемнело, поменяло свой облик, стало страшным, ржавым, окровавленным, и в этой тьме из всех углов начали вылезать монстры.
Самые первые монстры, которых встретила Роуз похожи на обгорелых и все еще тлеющих, как угли, детей, которые истошно рыдали и цеплялись за Роуз, протягивая к ней ручки.
Создатели фильма очень постарались как с гримом, так и с пластикой – все монстры вышли и ужасающими, и вызывающими глубокое сострадание. Все они выглядят как жертвы сжигания заживо и/или жестоких пыток.
Монстры – это опаленные травмой части психики. Эти части глубоко несчастны, одиноки, безвозвратно (как это кажется по-началу) повреждены. Их вид по-началу вызывает сместь ужаса и отвращения. Они могут быть агрессивны, не способны на диалог, и казаться слишком отставшими в развитии, чтобы с ними можно было наладить нормальное взаимодействие.
В фильме ни один из встреченных монстров не наносит Роуз вреда. Таки и обгоревшие в травме "внутренние дети" предстают перед взором сознания не с целью террора или мести, а с мольбой "Увидь меня! Посмотри, мама, что со мной сделали!".
Кошмарное состояние города заканчивается также внезапно, как и началось – жуткие дети рассыпаются в пепел, Роуз теряет сознание, и приходит в себя уже в пустующем боулинге, где играет бодрая ретро-музычка.
Это классический провал в травму: ничего не предвещало, занимаешься своими делами, и внезапно небо с копеечку, а из недр психики к тебе тянут щупальца адские внутренние динамики. А через потом бац – и все, вроде, снова норм, солнышко светит, жизнь идет, только остается немой вопрос "А что это вообще было?".
Двигаясь дальше по городу, Роуз сталкивается с бомжихой по имени Далия, которая бормочет что-то про свою дочь Алессу, которую у нее обманом отняли и делали с ней ужасные вещи. Роуз спрашивает, не видела ли она Шерон и показывает бомжихе фотографию дочери, которую носит в кулоне на шее. Бомжиха приходит в исступление и говорит, что на фотографии ее дочь Алесса. Между ними происходит небольшая драка:
– Это моя дочь!
– Моя!
– Моя!
– Отстаньте!
Оттолкнув бомжиху, Роуз убегает.
Перед нами еще один образ матери, существующий во внутреннем мире травмы. Это мать, которая из-за своей трусости, слабости и внушаемости не смогла защитить свою дочь и отдала ее на растерзание травме. Это горечь, сожаление и некоторая брезгливость в отношении своего реального родителя, который не справился. Ну вот это самое, что нам все время читают нараспев: родителитожелюди, онисаминичегонезнали, унихбылатруднаяжизнь. Это оно. И также это горевание по несостоявшейся матери – по той, которую так хотелось и которая так была нужна, но не случилась.
И сам диалог тоже примечателен: кто, в итоге, настоящая мать – та, что родила, но не справилась, или та, что не родная, но готова жертвовать собой для спасения? То есть, говоря на языке психики, кому в конечном итоге будет принадлежать внутреннее священное место Матери – останется за той, которой оно досталась в биологической лотерее, или будет передано фигуре, которую выстроит себе травматик в терапии?
Тут из тумана появляется Сибилл и арестовывает Роуз, заковывает ее в наручники, попутно костеря ее за то, какая она плохая мать, и собирается отвести ее в полицейский участок в ближайшем населенном пункте.
Спасюк индуцировался чужой травмой, провалился в нее и даже сам не заметил. Сибилл по-прежнему на своей спасючьей волне и видит не реальность, а проекции из незакрытых гештальтов прошлого. Своими действиями она не решает проблемы, а создает новые.
Но вскоре до Сибилл, наконец-то, доходит, что они обе в большой заднице и надо кооперироваться, чтобы найти ребенка и выбраться живьем, но до конца остается в роли защитницы и героя.
Они натыкаются на группу сектантов, которые обитают в этой альтернативной версии города, перебиваясь остатками пищи. Они уверены, что случился апокалипсис, и их церковь – это последнее пристанище света, и только благодаря их вере и молитвам тьма не может поглолить этот единственный уцелевший кусочек мира.
Сектанты – это прямо один в один "правила травмы". Они живут так, словно травма не осталась в прошлом, а продолжает происходить в реальном времени. Они верят в иррациональные ритуалы, которые, как им кажется, предотвращают новые ужасы. Это то самое "будь хорошей девочкой, и тогда тебя будут любить", "ничего для себя не проси, все делай для других, и тогда тебя будут принимать", "надо со всеми воевать первой и тогда ты будешь в безопасности" и прочий крайне вредный бред, который на самом деле не защищает от повторения травмы, а снова и снова создает для нее условия.
Тем не менее, сила этих убеждений во внутреннем мире огромна (и в фильме это видно), а вера в них – слепа и фанатична, поэтому так трудно от них избавиться.
Между делом Кристофер отправляется на поиски жены и добирается до той же заправки, где тоже спрашивает, как попасть в Сайлент Хилл. Добродушного вида автомеханик – тоже представитель обычного мира – говорит, прикуривая сигарету:
– Да никак. Город закрыт, под ним еще уголь горит уже сколько лет. Вот отравитесь там газами и помрете.
Курить не вредно, вредно лазить в травму, ага ))
Кристофер знакомится с инспектором Томасом Гуччи, который тоже в поисках – он ищет Сибилл. Вместе они отправляются в Сайлент Хилл, но им доступна только обычная заброшка, и хотя в городе Кристофер и Роуз ходят по одним и тем же улицам, они остаются в разных измерениях.
Инспектор Гуччи рассказывает про историю города и конкретно события, которое привело к пожару, так как он был непосредственным участником.
Не смотря на то, что Гуччи знает историю, у него нет доступа в альтернативную часть города. Он знает правду, которая состоит из дат и фактов, но это не вся правда. Он не видел травму изнутри, хоть и остался физически обожжен ею на всю жизнь. Он помогает Кристоферу восстановить картину случившегося, но только Роуз открывается вся правда целиком, потому что Роуз хочет не только знать, но и принять, встретить, испытать на себе ради того, чтобы найти и спасти дочь.
Мало чисто интеллектуально знать, что в детстве папа пил, а мама била. Надо понять и увидеть, каково это все было для ребенка.
Так из кусочков паззла постепенно складывается травма города – картина того, что произошло на самом деле, и как это связано с Шерон.
Жила-была мать-одиночка Далия с маленькой дочерью Алессой. Обеих затюкали за то, что у Алессы нет отца. Алессу дразнили в школе, называли ведьмой, и однажды, когда она пряталась от злых одноклассников в туалете, ее изнасиловал школьный уборщик. Руководительница местной секты Кристабелла регулярно полоскала Далии мозги, что ее дочь надо очистить от греха, проведя соответствующий ритуал. В конце концов Далия сдалась. В рамках ритуала Алессу привязали к железной решетке и подвесили над открытым огнем, что они уже проделывали не раз с целью наведения "чистоты". В какой-то момент пол провалился и вся жаровня вместе с Алесой улетели в подвал, от чего и начался подземный пожар.
Сильно обгоревшую Алессу спас тот самый инспектор Гуччи. С тех пор психика Алессы раскололась на две части: раненую и уцелевшую ("темную" и "светлую"), и город тоже распался на два измерения. Раненая часть Алессы осталась в подвале больницы и в сотрудничестве с темными силами породила монстров, а сектантов сделала узниками кошмара. Светлую же часть в виде ребенка подкинули в местный приют, откуда ее в итоге удочерила Роуз.
С уборщиком Алесса разобралась особо жестоким образом, а инспектора Гуччи оградила от дальнейшего кошмара. Это еще одна причина, по которой у него, не смотря на его очное участие в ситуации, нет доступа к альтернативной части города. Он видит только обычную.
По такому же примерно контуру психика траматика раскалывается на несколько частей в результате травмы. То, что уцелело после травмы и осталось функциональным, живет в обычном мире. Все раненое, больное и изуродованное прячется поглубже в подвал. И ведет оттуда подрывную деятельность. Отсюда и "глюки".
Оффтоп: есть объяснение, почему пожар случился три десятка лет назад, а Шерон всего девять лет, но я его забыла (
Не найдя жены Кристофер возвращается домой ждать с моря погоды.
Салага. Даже фейсконтроль для квеста не прошел.
Тем временем у Роуз, прошедшей все квесты, происходит очная встреча с "демоном", как ее называют сектанты – с раненой частью Алессы, источником происходящих в городе кошмаров. Тело Алессы выросло во взрослую женщину, но так и осталось полностью обгоревшим, покрытым изуродованной кожей и прилипшими к ней мокрыми бинтами. Алесса рассказывает Роуз свою историю и то, как ее боль и страх превратились в ненависть, которая росла и росла, сжигая ее. И это открыло дверь для тьмы в ее душе, а тьма дала силу создать кошмар для города и всех, кто виноват в ее боли.
Интересно, что больничную палату, где лежит Алесса, охраняют самые свирепые монстры, которые реагируют на свет. Роуз в дорогу дают фонарь со словами "Возьми. Свет привлечет их, но иначе ты ничего не увидишь". Это символизирует активацию внутренних защит в ответ на попытку "пролить свет" на правду о травме.
- С точки зрения сектантов, раненая часть Алессы – это коварный демон, прячущийся под личиной невинности. С точки зрения "правил травмы" и внутренних структур самозащиты в нетерапированной психике, раненые части крайне опасны: они уязвимы, неуправляемы, они пытаются все время вырваться на поверхность, что, с точки зрения защит, поставит всех под удар. Раненые части также являются носителями травмы и памяти о ней, а с точки зрения защит надо поскорее все забыть и запихать подальше.
- Ожог как глубокое и трудноисцелямое повреждение тканей – самая лучшая метафора для травмы, которая разрушительным образом действует на "ткань" психики, сжигая и уродуя ее и оставляя неизгладимые следы.
- Встреча Роуз с раненой частью Алессы – это встреча с правдой. На постере к фильму Алесса изображена без рта, это символизирует, что сила травмы – в ее замалчивании. Не ходить туда, не ездить, "нечего копаться в прошлом, надо жить сегодняшним днем". Для того, чтобы исцелить травму и лишить ее власти над собой, нужно признать, что она произошла, и увидеть разрушения, которые она нанесла в психике. Это также помогает увидеть, где чья ответственность и кто является автором травмы. И, самое главное, что травма случилась не потому, что ребенок был плохой, "грязный", "греховный", недостаточно хороший, "исчадие зла", а потому, что окружающие его взрослые оказались глухими, слепыми, слабыми, глупыми или даже откровенно подлыми и садистичными.
- Для встречи потребовалось, чтобы Роуз неоднократно доказала свое желание спасти дочь и поставить это желание выше собственной безопасности. Как я выше говорила, раненые части устраивают много проверок на вшивость прежде, чем откроют душу.
- Встреча случилась не сразу. Сначала Роуз пришлось побегать по городу, потому что через него, его обитателей и монстров Алесса хотела рассказать Роуз о своих страданиях. Раненым частям надо выговориться, рассказать свою историю и быть выслушанными, и так, чтобы слушающий принял, не сбежал и не разрушался.
- Алесса говорит про свои чувства. В ядре травмы находятся именно они, а не факты или мысли.
- Раненая часть тоже живет так, словно травма до сих пор происходит. Ее тело выросло паспортно, но сама она не исцелилась, и так и застряла в мире своего кошмара.
- Злоба и желание мстить как результат травмы – это тема. Это большой счет, который выставляется не только авторам травмы, но и всему остальному миру. Кто-то направляет эту агрессию на себя, а кто-то – на других. Также тут показано, что желание мести и зацикленность на своих насильниках держит человека узником собственной травмы.
- Здесь есть еще один, третий, образ матери – той, которая в силу собственной предельной сломанности отдает ребенка на удочерение случайным людям, потому что не в состоянии заботиться о ней сама (Алесса отправляет часть себя в виде ребенка в приют). Роуз – идеальная мать, мать-мечта любого ребенка, Далия - слабая и облажавшаяся мать, Алесса – смертельно раненая мать, которой не по силам материнство.
Окончание в следующем посте